Написал master-genie, "РЕконструкция" №0

http://livasprava.info/index.php?option=com_content&task=view&id=1288&Itemid=1  

29.09.2009

Сегодня среди многих левых слышны разговоры о том, что нынешний экономический кризис – это конец капитализма. Такой диагноз пока что преждевременен (позже увидим, почему), но в основе своей верен. Дело в том, что в очередной раз даёт о себе знать врождённый порок капиталистической системы: тенденция нормы прибыли к понижению. И на этот раз, похоже, под рукой у власть имущих не будет средств для оттягивания неизбежного конца.

Прибавочная стоимость и норма прибыли

Как работает капиталистическое предприятие? Изначально буржуа уже имеет так называемый «стартовый капитал»; он получил его в процессе первичного накопления. То есть, тот самый первый миллион, о путях появления которого не готов был рассказать публике Джон Рокфеллер. Те деньги, которые появлялись в результате «ограблений века», нехитрых махинаций и банального бандитизма – а в нашей стране в 1990-е годы их «зарабатывали» с помощью паяльников, утюгов и кастетов.

Имея эти деньги, предприниматель вкладывает их в покупку необходимого оборудования (постоянный капитал) и рабочей силы (то есть, нанимает работников, это переменный капитал). Рабочие производят на его станках продукт, стоимость которого, однако, не равняется сумме денег, потраченных на зарплату и покупку станков: если бы было так, капиталисту не было бы никакого резона вообще что-то затевать. Но в процессе работы пролетарий производит избыток – прибавочную стоимость. Именно за счет этого предприятие не выходит «в ноль», а получает при продаже товара прибыль, которую присваивает капиталист. То есть, какие бы выгодные условия работодатель ни предлагал работнику, он все равно будет обкрадывать пролетария, отбирая капитал, созданный его трудом – иначе нет смысла держать лавочку открытой. Это и называется законом прибавочной стоимости, за счет этого и растет капиталистическая экономика, а вместе с ней – масштабы эксплуатации наемного труда.

Однако капиталист не один на рынке: его преследуют конкуренты, и, чтобы остаться на плаву, он постоянно вынужден совершенствовать оборудование, заменяя его более производительным. Пусть я потрачу много денег на новый станок, но он сможет обрабатывать двенадцать деталей в час, тогда как устаревшие станки моих конкурентов – только десять. За счет этого быстро окупятся деньги, вложенные в покупку станка, я буду выпускать на 20% больше деталей и быстро обгоню остальных. Такова идеальная схема, часто ее используют апологеты капитализма, чтобы показать, как он «движет вперед технический прогресс». Но на практике затраты на создание новой техники растут быстрее, чем прибыль. Норма прибыли (отдача от вложенного в производство и воспроизведенного в товаре капитала) неумолимо снижается, пока не достигает нуля.

Выход прост: капиталист снижает зарплату работникам. Дебет с кредитом снова сходятся, он опять получает свой барыш, несмотря на страдания тех, кто своим трудом создает эту прибыль. Но вот проблема: спустя какое-то время фабрикант обнаруживает, что его продукция больше не пользуется спросом. Ее просто некому покупать, ведь конечные потребители – те самые пролетарии, которые составляют абсолютное большинство общества, но едва сводят концы с концами. Наступает то, что Карл Маркс назвал кризисом перепроизводства: склады ломятся от готовой продукции, в ней нуждается масса людей, но у них нет денег, чтобы ее купить.

Анархист Петр Кропоткин поправил Маркса: правильнее называть эту ситуацию кризисом недопотребления, а не перепроизводства. Ведь производится как раз нужное количество товаров; другое дело, что их не могут приобрести потребители. Спрос есть, огромный, но, к сожалению, неплатежеспособный. А раз так – производство останавливается, рабочих выгоняют на улицу, они лишаются последних средств, покупательная способность безработного населения стремится к нулю, кризис углубляется.

Можно было бы раздать залежавшиеся товары бесплатно – ведь они все равно не приносят капиталисту никакой прибыли, да еще и приходится платить за их хранение на складе. Но это противоречит законам рынка и интересам частных собственников: если потребители получат товар бесплатно, им уже не нужно будет его покупать. Поэтому капиталисту выгоднее попросту уничтожить большую часть продукции, чтобы меньшую часть все-таки раскупили по баснословно взвинченным ценам. Так, во время Великой депрессии в США масса людей умирала от голода, и в это же самое время в море топили целые баржи зерна, чтобы только поддержать спрос на хлеб. Множество людей страдает, но и капиталисту нехорошо: прибыль все равно снижается.

Наблюдая первый глобальный экономический кризис 1857-1858 годов, Маркс спешил написать свой политэкономический труд, полагая, что за этим кризисом последует полное крушение капитализма, и его работа утратит всякую актуальность. Однако рецессия быстро окончилась, и Маркс понял, что кризис – просто «запланированный конец света», который будет повторяться неограниченное число раз. А значит, рассчитывать на «автоматический» конец капитализма не приходится.

Через какое-то время кризис проходит: многие разорились, а у тех, кто выжил, появились свободные средства для нового накопления и развития. Промышленность вновь набирает обороты, начинается новый «деловой цикл», но лишь до поры до времени. Историю капитализма с его запрограммированными кризисами можно сравнить с человеком, который с разбегу врезается в стену, больно ударяется, трет ушибленное место, отходит назад, снова разбегается – и опять головой в стену.

Империализм и некапиталистические рынки

Эти законы были открыты только во второй половине XIX века, но на практике соответствующие ограничения существовали уже на заре капитализма. Тем не менее, система успешно развивалась – за счет внешних, некапиталистических рынков. Сначала развитие шло благодаря взаимодействию с феодальными классами землевладельцев и крестьян. Капиталисты «впаривали» им свою продукцию и за их счет наращивали производство, в то же время удерживая рабочих на голодном пайке. Со временем в деревню тоже проникают капиталистические отношения: производство укрупняется, мелкие собственники разоряются и пополняют в городе рынок рабочей силы. Довольно скоро система полностью поглощает село и нуждается в других рынках, внешних по отношению к себе.

Тогда капиталисты обращают внимание на территории Азии и Африки, до сих пор живущие в феодальной или даже первобытнообщинной эпохе. Начинается эпоха колониализма: капитал развитых европейских стран агрессивно «осваивает» новые рынки сбыта, на карте появляются огромные империи. Кроме рынков сбыта, колонии исполняют роль обильных источников дешевого сырья для европейских хозяев. Типичная схема железнодорожных путей, проложенных в колониальную эпоху – одна ветка, от месторождения ископаемых к морскому порту. Из колонии вывозилось сырье, а обратно возвращался готовый товар.

С каждым кризисом в Европе капиталы концентрируются: одни буржуа разоряются, другие прибирают к рукам их средства. В ходе этого естественного развития довольно скоро можно забыть о какой-либо свободной конкуренции: рынки полностью переходят под контроль нескольких огромных монополий. Крупный монополистический капитал, в свою очередь, все теснее сращивается с государственным аппаратом, обслуживающим интересы нескольких хозяев страны.

Одно из следствий такого положения – вывоз капитала в колонии. На «родине» монополисты, обладающие огромными ресурсами, уже не могут их эффективно вложить так, чтобы гарантировать себе достаточную норму прибыли. Задыхающаяся от избытка капиталов Европа начала вывозить их в колонии: там, на неразвитом местном рынке, строительство и введение в эксплуатацию какого-нибудь свечного заводика сулит огромную норму прибыли. Тогда как во Франции или Англии с их насыщенными, конкурентными рынками этот заводик в лучшем случае будет приносить хозяину гроши, а в худшем – раздавлен конкурентами. Именно из тех времен, конца XIX века, к нам пришло слово «инвестор»: так лелеемые нашими властями «иностранные инвесторы» - это и есть капиталисты, ищущие больших прибылей в отсталых странах.

Однако при этом они должны контролировать положение дел в колонии – чтобы не получилось так, как в нашей стране в 1917 году, когда крупная французская, английская, бельгийская буржуазия в одночасье потеряла все свои капиталы, вложенные в донецкие шахты и рудники Кривбасса. Чтобы гарантировать безопасность своих инвестиций и платежеспособность колоний, метрополии стремятся установить над ними экономико-политический контроль. Все это в сумме и называется империализмом.

Довольно скоро все «ничейные» земли были разобраны, и европейские страны начали вооружённую борьбу за передел колоний. Кульминацией этой борьбы стали Первая (1914-1918) и Вторая (1939-1945) империалистические войны.

Роза Люксембург, исследуя империализм, пришла к выводу, что капиталистическая система не может существовать без некапиталистического окружения. Вторжение глобального капитализма на «неосвоенные» территории продолжалось на протяжении всего ХХ столетия; последним мощным импульсом стало крушение СССР. Будучи вполне капиталистическим государством, прекрасно вписанным в мировую рыночную экономику, Советский Союз и его сателлиты, тем не менее, оставались рынками, закрытыми для западного капитала вплоть до начала 1990-х годов. Открытие этих рынков стало, пожалуй, последним импульсом, гарантировавшим продление жизни системы еще на какой-то срок. Ведь на тот момент уже был «вскрыт» Китай, «освоены» Латинская Америка, Юго-Восточная Азия, Ближний Восток.

Попытки остановить поезд

Впрочем, уже к концу 1920-х годов глобальный капитализм, казалось, подошел к своему логическому концу. Освоение колониальных рынков шло не так быстро, как хотелось бы, и не успевало компенсировать неуклонное понижение нормы прибыли в метрополиях. Потребление и экономический рост приходилось стимулировать путем надувания биржевых и финансовых пузырей. Этот механизм прост и не претерпел значительных изменений по сей день: какой-то рынок (скажем, рынок морковки) объявляется чрезвычайно прибыльным и перспективным. Цены на морковь растут, спекулянты вкладывают в морковную индустрию капитал, производство красного корнеплода переживает невиданный бум и тянет за собою вверх всю экономику. Состояние морковных магнатов растет, как на дрожжах, и даже низкооплачиваемые рабочие выкраивают из своих доходов деньги на покупку акций овощебазы: они рассчитывают, что это верное вложение обеспечит им безбедную старость. Однако в какой-то момент рынок насыщается до отказа, инвестиции в морковный бизнес уже не окупаются, норма прибыли стремительно падает. Спекулятивный пузырь лопается, экономика падает в пропасть, волна банкротств выбрасывает безработных на улицы (а спекулянтов – на те же улицы, но сверху, из окон небоскребов). Капиталисты, вовремя сыгравшие на понижение, получают баснословные прибыли на фоне всеобщего разорения, а через какое-то время могут начинать надувать новый пузырь. Экономика вновь разгонялась по направлению к стенке.

Крах биржевого пузыря в 1929 году, однако, нанес мировой экономике такой сильный удар, после которого она не могла оправиться с помощью традиционных средств. Аналитики и дельцы упорно ждали «планового» оживления рынка, но экономическая депрессия никак не хотела оканчиваться. Наоборот, она со временем только углублялась, оказывая разрушительное воздействие на всю экономику. Ни у кого не было достаточно капиталов, чтобы рыночными средствами наконец оживить экономику.

На помощь пришел комплекс мер, названный позже (и не совсем заслуженно) кейнсианством по имени британского экономиста Джона Мэйнарда Кейнса. Идея спасения капитализма от неминуемого крушения была настолько же гениальна, насколько проста: пусть государство административными рычагами перераспределит ресурсы, обеспечив определенный прожиточный минимум пролетариату. В разгар депрессии оно организует масштабные проекты, требующие большого количества рабочей силы. Безработные получат рабочие места и достойную зарплату и обеспечат достаточный стабильный спрос на продукцию капиталистов. Дополнительный эффект – сооружение огромных инфраструктурных проектов: дамб, автобанов, электростанций. Но это необязательно: по словам Кейнса, достаточно, чтобы половина всех рабочих в стране просто копала ямы, а вторая половина их тут же закапывала. Впервые в истории пролетариат рассматривается не только как неисчерпаемый ресурс дешевой рабочей силы, но и как важный фактор экономического роста. Буржуазия вынуждена поделиться с ним деньгами, и в результате экономика действительно «вырулила», а в обществе образовался невиданный ранее «средний класс»: стабильное большинство населения с относительно высокими доходами и уровнем потребления. Пролетарии, у которых, вдобавок к их пресловутым цепям, появились холодильники и телевизоры, потеряли вкус к революции, и, казалось, капитализму больше не угрожают ни экономические кризисы, ни социальные потрясения.

Но закон о тенденции нормы прибыли к понижению оказался неумолим: высокие расходы на зарплату и социальную помощь последовательно понижали норму прибыли. В 1970-х годах она упала до 4% - порог, за которым, с точки зрения капиталиста, нет смысла продолжать производство. Уже в 1960-х предприниматели, чтобы повысить прибыль, начали снижать зарплату и повышать цены. Спрос на их продукцию немедленно упал, производство начало сокращаться, цены стали расти еще быстрее, одновременно с безработицей. Кейнсианская модель не смогла справиться со стагфляцией (одновременным ростом цен и безработицы), она просто не предусматривала такого развития событий. Кейнсианство оказалось лишь временной затычкой, и экономика снова начала рушиться. Кроме того, систему снова расшатывали социальные волнения: молодежь 1968 года уже не впечатляло наличие в доме холодильника, она требовала демонтажа капитализма. Оценив серьезность положения, власти постарались забросать рабочее движение деньгами, разорвав его альянс с революционным студенчеством. А в сфере экономики кризис 1974-1975 годов означал конец исторического классового компромисса и начало эпохи неолиберализма. Буржуазия снова начала наступление на права рабочих – поддерживая, впрочем, до поры до времени определенный уровень благосостояния «среднего класса» у себя на родине.

Но само производство массово выводилось за рубеж, в страны Третьего мира, в поисках дешевой и непритязательной рабочей силы и высокой нормы прибыли. За обывателями западных стран осталась роль потребителей, субсидируемых местными правительствами, а глобальным классом-производителем стал пролетариат стран Азии, Африки и Латинской Америки, лишенный каких-либо социальных и политических прав. Падение нормы прибыли продолжалось (в 1980-х она упала до 2%, сейчас – еще ниже), но было относительно незаметным и безболезненным благодаря финансово-кредитным пузырям.
Потребление беднеющего «среднего класса» западных стран поддерживали на достаточном уровне с помощью дешевого кредита: население жило в долг. Правительство США обеспечивало благосостояние граждан, печатая доллары и казначейские обязательства, то есть, живя в кредит, но не расплачиваясь.

Понятно, что все это не могло продолжаться вечно, и можно только аплодировать правящим кругам, которые так умело балансировали на грани, что громоздкая неустойчивая конструкция начала рушиться только в 2007 году, после краха пузыря на рынке американской недвижимости. Сейчас правительства всего мира пытаются возрождать кейнсианские методы управления экономикой. Получится ли повторить сегодня успех 80-летней давности – неизвестно. Но даже если так, история показала, что успех этот крайне нестабилен.

Пределы роста

Оппоненты Розы Люксембург указывали, что капитализм может развиваться и без внешних рынков, будучи полностью замкнутой системой: прибавочную стоимость можно реализовать с помощью государства, которое обеспечит спрос и направит избытки капитала в «черные дыры»: на вооружение и военный комплекс, на космические исследования. «Военное кейнсианство» - неотъемлемый элемент развитой экономики, будь то США или СССР разных периодов. Эти рынки сложно насытить, они будут постоянно поглощать избыточные мощности. Кроме того, капиталисты могут создавать спрос друг для друга: именно так работает, например, японский капитализм. Уровень потребления среди населения там держат на низком уровне, а производят в основном средства производства, которые и продают друг другу. Имея такие отдушины, можно не переживать из-за проблемы «старения капитализма»: когда объемы основного капитала приобретают такие огромные масштабы, что создают все больше и больше препятствий для новых производительных инвестиций. Все было бы в порядке, если бы не явление, известное как «пределы роста».

Без чего не может обойтись капитализм, так это без постоянного роста объемов экономики. Этот рост для нормального функционирования системы должен равняться 2,5-3%. Если в 1750 году, по подсчетам американского географа Дэвида Харви, весь объем капиталистической экономики составлял $135 млрд., то в 1950 он был равен $4 трлн., в 2000 - $40 трлн., а в 2010 достигнет $100 трлн. Параллельно по экспоненте растут и все остальные параметры: так, при сохранении таких темпов роста в 2030 году капиталистической экономике потребуется 3 трлн. рабочих мест (то есть примерно 444 сегодняшних перенаселённых планеты Земля, считая младенцев и стариков). Не менее угрожающими темпами растет потребность капиталистической экономики в природных ресурсах. И речь не только об ископаемых, но и, например, о воде. С другой стороны, требуется все больше «стоков» для утилизации отходов капиталистического производства. Прогнозы, сделанные в этом отношении группой ученых еще в 1972 году, аккуратно сбываются, а это значит, что уже при нашей жизни, через несколько десятков лет, капитализм окончательно зайдет в ступор.

Несмотря на такую предопределённость, антикапиталистическое движение не должно, по примеру «экономистов» конца XIX века, успокоенных «железными историческими законами марксизма», расслабляться и «запасаться попкорном» в ожидании новой эпохи. Ведь от него зависит, каким будет неминуемое крушение капитализма: плавным переходом к экономике, основанной на принципах полного удовлетворения потребностей и всестороннего развития человека – или глобальной социально-экономической, экологической и гуманитарной катастрофой невиданных масштабов? Пока что мир на всех парах вслепую движется к обрыву, за которым – разрушение всего, что нас окружает, тотальное одичание и постапокалиптические пейзажи из компьютерной игры Fallout. Но в наших силах (нашего поколения) остановить это движение и осмысленно перейти к стабильному, сытому, скучноватому, рациональному обществу либертарного коммунизма.