Дебаты о глобализации, кажется, на данный момент себя исчерпали. Причиной тому не то, что лежащий в её основе общественный процесс себя исчерпал, но исчерпали себя идеи интерпретации, у которых закончился воздух. Почти никто не осмеливается говорить о конце истории модернизации. Тем временем написаны почти что целые библиотеки о том, что глобализация капитала (транснациональный разброс производственных функций) упразднил разделение между национальной экономикой и мировым рынком, а тем самым — все существовавшие до сих пор рамки. Но выводов из этого понимания до сих пор практически не последовало. Старые понятия используются дальше, хотя новой реальности они больше не соответствуют.
Довольно долго считалось верхом критической рефлексии, настаивать на национальных особенностях против абстрактной всеобщности современного капиталистического способа производства. В 70-е годы так называемый еврокоммунизм утверждал, что марксистская теория часто оставалась слишком общей, и надо бы её, наконец-то, национально «конкретизировать», чтобы создать популярный социализм «в цветах» Франции, Германии, Италии и т.д. Но это фраза была уже к моменту её формулирования реакционной. В процессе глобализации отношения перевернулись. Национальная особенность сама стала пустой абстракцией, и хотя ещё существует, но лишь как остаток уже прошедшей эпохи. История является национальной лишь как история прошлого, а не как история настоящего. С этого момента нет больше французской, немецкой, бразильской, китайской истории.
Историческая конкретика в непосредственных рамках мирового общества в будущем будет ссылаться не на национальные, но на транснациональные особенности и взаимосвязи. Это относится и к культурным идентичностям, социальным движениям и «пост-политическим» конфликтам. Национально-принудительное сообщество, однако, не является единственным существенным устаревшим признаком прошедшей эпохи. Пространственная структура отделённых друг от друга национальных особенностей также была завёрнута во временную структуру отделённых друг от друга ступеней капиталистического развития. Вселенная наций была вселенной исторической неодновременности. Поскольку современная товаропроизводящая система лишь постепенно распространялась из Европы, в 19-м и 20-м веках различные эпохи капитализма стояли непосредственно рядом друг с другом. То, что было для одних ещё будущим, было для других настоящим или уже прошлым. Этот перепад исторического времени будто бы сам по себе создал парадигму «развития», которая представлялась как погоня исторически припозднившихся внутри капиталистических категорий. Соответствующую «догоняющую модернизацию» в 19-м веке проделали Германия и прочие европейские страны относительно Британии; в 20-м веке Россия, Китай и бывшие колонии глобального Юга попытались проделать это ещё раз относительно Запада. Нация стала тут специфическим пространством исторической неодновременности.
Подобная парадигма определяла и классическое западное рабочее движение; только «догоняющая модернизация» относилась не (или не в первую очередь) к положению собственной нации относительно более прогрессивных наций, но прежде всего к юридическому и политическому положению рабочих относительно других социальных классов внутри той же нации. Речь при этом шла о «признании» рабочих как субъектов права на свою рабочую силу и как полноценных граждан государства. Всеобщее и равное выборное право, правовое равенство для женщин, стачечное право, свобода коалиций, право свободных собраний и тарифная автономия были важнейшим содержанием этой нацеленной на внутренние отношения «догоняющей модернизации», которая даже в самых прогрессивных западных странах была завершена лишь в ходе 20-го столетия. Внешнему признанию исторических догоняющих на Востоке и Юге как наций соответствовало внутреннее юридическое и политическое признание работающих за зарплату гражданами государства и правовыми субъектами.
Но признание это было, в определённом смысле, исторической западнёй. Т.к. тем что общества различных мировых регионов подтверждались и фиксировались, как и отдельные рабочие, как формальные субъекты капитализма, они были безальтернативно включены в эти национальные и социальные формы современной товаро-производящей системы. Государства «догоняющего развития», равно как и национальные рабочие партии и профсоюзы мутировали в исполнителей экономических псевдо-«природных» законов этой системы. В условиях глобализации всем им больше ничего не остаётся, как более или менее репрессивно администрировать капиталистический кризис. То, что западная социал-демократия уже проделала после Первой мировой войны, повторяется уже в мировом масштабе.
Можно было бы подумать, что с этим негативным развитием поблекнет и слава «национального освобождения» и национального рабочего движения. В определённом смысле, так и произошло. По всему миру нарастает громадное недовольство политическими инстанциями политических левых, которые утеряли своё оппозиционное качество как раз в новому мировому кризису, ибо остаются привязанными к ставшей никчёмной парадигме «догоняющей модернизации». Но эти парадигмы коренятся так глубоко, что остаются весьма действенными даже у недовольных. В этом есть что-то призрачное, когда новая оппозиция против старой, вошедшей в представительство властной системы бывшей оппозиции, слепо держится за устаревшие схемы из канувшей вселенной исторической неодновременности. Критика администрирования кризиса пришедшими к власти бывшими национальными освободительными движениями и традиционными рабочими партиями оказывается, таким образом, слабой и неубедительной, т.к. по содержанию она желает повторить ещё раз то, что объективно давно потерпело крах.
Лучше всего это видно у всемирного движения против капиталистической глобализации с её демонстрациями, социальными форумами и конференциями от Порто Аллегро до Парижа, Флоренции, Берлина и т.п. Это движение, с одной стороны, организованно транснационально, но парадоксальным образом к её членами принадлежат помимо непосредственно транснационально оперирующих групп и национальные политические партийные отделения; среди них даже такие, чьи материнские организации участвуют в правительстве и проводят в жизнь именно те «экономические законы», против чьих эффектов глобальное социальное движение борется.
Но прежде всего, содержание большинства требований остаётся совершенно внешним относительно процесса глобализации. По форме своей как минимум отчасти транснациональное движение желает достичь «политической регуляции» финансовых рынков и общих условий производства товаров и распределения, хотя логика подобной регуляции привязана к национально-государственным рамкам. Т.е. именно тот процесс, который уже исторически потерпел крах на единственно соответствующем ему национально-государственном уровне, должен ещё раз воскреснуть на уровне глобальном. Это безнадёжно анахроничная и нереальная опция.
Эта недостаточная критика скрытно всё ещё исходит из того, что общества всё ещё могут «врастать» в рамки буржуазного модерна, хотя глобализация и третья индустриальная революция уже эти рамки взорвали. Это касается экономических и философских фундаментальных предпосылок, которые также отказываются анархронизмами.
С экономической точки зрения, это ожидание, что громадная масса дешёвой глобальной рабочей силы и дальше будет резервуаром для обращения капитала; только больше не в форме национального развития, но в форму транснационального глобализированного капитала. Одни надеются на это, другие этого опасаются, что из этого ещё раз возникнет эра традиционной эксплуатации. Отчасти эта опция опирается на понятие «средней общественной продуктивности». Этот средний уровень технологической научности производства в капиталистических развитых странах относительно высок, в странах периферии — относительно низок. И вот ожидается, что с нарастающей глобализацией установится новый средний мировой уровень продуктивности, который будет в сравнении с теперешним средним западным уровнем несколько ниже, и несколько выше теперешнего восточного и южного уровня. На основании этого стандарта должно быть возможным, снова ввести в процесс обращения капитала значительные части неиспользуемого ныне резервуара глобальной рабочей силы.
Но план не удастся. Ибо чем измеряется средний уровень продуктивности? Он измеряется по среднему уровню технологической научности производства. Но решающим является, к каким рамкам этот средний уровень относится. Ибо только во внутреннем пространстве национальной экономики действуют общие условия, которые вообще могут создать что-то вроде «общественного среднего уровня». Сюда относится общий уровень развития инфраструктуры, системы образования и т.п. На уровне мирового рынка, однако, таких общих условий нет. Поэтому и не может развиться средний мировой уровень продуктивности. Отношения наций или регионов мира на мировом рынке не представляют аналогии отношениям между предпринимателями внутри национальной экономики. Так, на этом глобальном уровне неизбежно устанавливается уровень продуктивности более старых, боле развитых капиталистически, западных индустриальных стран. В том же размере, в котором национальное пространство устаревает посредством глобализации, этот уровень непосредственно и «не-фильтровано» создаёт глобальный масштаб для всех участников рынка. Надежда, что в новой транснациональной системе общественный уровень продуктивности упадёт, и будет достигнута повторная интеграция неиспользуемой рабочей силы, иллюзорна.
С точки зрения философской, для мышления недовольных характерно подобное же анахроническое ожидание. Ибо философия так называемого Просвещения, чьи основы были заложены в 18-м веке, всё ещё считается непреодолимым горизонтом идей. Делается вид, что мир мог бы и в этом смысле всё ещё врасти в рамки буржуазного модерна. Новая оппозиция вообще не выходит за пределы старого. Но парадигма Просвещения также исчерпана, как и экономика современной товаропроизводящей системы, чьим философским выражением она была. Центральные просветительские идеи «свободы» и «равенства» «автономного индивида» и его «самоуправление» по сути своей созданы для капиталистической формы субъекта «абстрактного труда» (Маркс), экономики предприятий, тоталитарного рынка и универсальной конкуренции. Свобода и равенство всегда были идентичны с самостоятельным подчинением человека общественным формам капиталистической системы.
Борьба классического рабочего движения и национальных освободительных движений за юридическое и политическое “признание” могла ссылаться на философию Просвещения, т.к. стремилась лишь к вхождению и вростанию в эти формы, чьи общественные рамки, точно как и в экономическом смысле, были созданы нацией. Существуют лишь национальные системы буржуазного права. Тем, что глобализация взрывает национальные рамки, она делает не только экономическую, но и юридическую, и политическую форму буржуазного субъекта устаревшими. Тем самым философия Просвещения исторически заканчивается. Нет смысла в том, чтобы ещё раз заклинать идеализм гражданской свободы, т.е. для этого вида свободы больше не осталось эмансипационного пространства. Это касается и регионов мира, которые так и не вышли из диктаторских начал обобщения современной формы субъекта. Как экономическая продуктивность, так и буржуазная субъективность меряется единым глобальным стандартом, в который большинство людей не вписываются.
Новое социальное движение целого мира, очевидно, этих условий не осознало. Развитие транснациональных структур капитала идентично с эпохой исторической одновременности. Хотя унаследованные от прошлого исходные позиции различаются, проблемы будущего могут быть сформулированы лишь как общие проблемы непосредственного мирового сообщества. Как и по форме, так и содержанию старые парадигмы левых устарели: нация, политическая регуляция, гражданское признание, Просвещение. Критика должна идти дальше и охватывать репрессивные предпосылки самих этих понятий вместо того, чтобы требовать этих идеалов; иначе она безрезультатно испарится.
(2003)
Перевод с немецкого olladij для «Ліва справа». Оригинал: http://www.exit-online.org/textanz1.php?tabelle=schwerpunkte&index=4&posnr=18&backtext1=text1.php
