«Товарищ память»: политические функции исторической памяти

В современном мире парадигма исторической памяти в политологическом преломлении выступает в роли крайне сложного социокультурного феномена. Историческая память остается средством политической борьбы («исторической начинкой» идеологий и «историческим сырьем» для историко-политических мифов и идеологем). В контексте «демократизации» социокультурного развития память становится политической целью, своеобразным «социальным здоровьем». Реалии «информационного общества» открывают возможности для манипуляции исторической памятью: в условиях избытка информации («информационного шума») становится труднее определять, что необходимо помнить или забыть. Играя двуединую политическую роль – средства и цели – историческая память, становясь еще политической ценностью, наполняется онтологическим, гносеологическим и этическим смыслами.

В среде обществоведов известна притча о диалоге футуролога и историка: «Я бы очень хотел знать, как – хоть приблизительно – будет выглядеть наше будущее!» - «А я бы очень хотел знать, как в этом будущем будет выглядеть наше прошлое!».

Современный социально-философский дискурс, очерченный этой маленькой притчей, вращается вокруг социокультурной роли исторической памяти (1) и функциональных подходов (2) к исторической памяти как к двуединой «памяти-идентичности» (манипулятивной, «относительной памяти») – с одной стороны, и «назидательной памяти» («абсолютной памяти» ) – с другой. Предметность дискуссий осложняет тот факт, что две данные категориальные составляющие исторической памяти развести крайне сложно (3). Подход философа Поля Рикера, разделившего два понятия «работа памяти» и «долг памяти», позволяет провести также анализ «исторической памяти» уже как категории политических наук.

«Газеты как свидетели»… и обвиняемые? (вместо вступления)

В январе 2009 г. в Германии британский издатель Питер МакГи (Peter McGee) начал достаточно масштабный медиа-исторический проект «Zeitungszeugen» («Газеты как свидетели»).

В рамках проекта предусматривалось еженедельно выпускать факсимильные копии двух-трех немецких газет (4), постепенно (в 50 комплектах) охватывая весь период германского национал-социализма (от прихода Гитлера к власти в 1933 г. до краха режима в 1945 г.).

Главный редактор проекта – венский историк Сандра Павероншиц (Sanrda Paweronschitz) – так объясняла идеологию проекта: «Газеты в нашем издании играют роль живых свидетелей. Они свидетельствуют о временах национал-социализма». Его ценность виделась в том, что у читателя «появилась уникальная возможность получить ту информацию, которой располагали ваши родители, ваши дедушки и бабушки. Когда заходит речь о газетах той поры, многие сразу думают о геббельсовской пропаганде. Они во многих случаях правы. Но, листая газеты, вы заметите, что жизнь и во времена диктатуры национал-социализма не ограничивалась политикой и пропагандой».

Особенность германского контекста данного проекта издательства «Albertas» (с успехом реализованного в нескольких странах) проявилась в том, что в Германии проблема тоталитарного наследия гитлеровского режима находится на особом контроле со стороны государства (показательны запреты на издания культовой работы А. Гитлера «Mein Kampf» или изображение свастики (5).

С учетом этого вполне предсказуемым стало решение 16 января министерства финансов Баварии запретить переиздание подобных газет. Основными мотивами запрета стали, во-первых, уважение к жертвам холокоста, а во-вторых, нежелание способствовать распространению национал-социалистических идей в обществе. Юридическим основанием для запрета стало то, что после войны все имущество издательства Франца-Эера (Franz-Eher-Verlag), в т.ч. и лицензии на газеты НСДАП, перешло к баварским властям. И 24 января по распоряжению мюнхенского административного суда в одной лишь Баварии были изъяты более 280 тысяч поступивших в продажу экземпляров газеты, а в последующие дни конфискация изданий была продолжена и в других федеральных землях Германии.

В данной проблеме как в капле воды отразилась принципиальная проблема – политизация памяти о тоталитаризме, что более чем актуализирует вопрос о том, какие политические функции исполняет историческая память (6). Так, «предложенный» баварскими юристами вариант ответа на вопрос «что и как можно вспоминать?» автоматически порождает следующий вопрос: «что и как нужно помнить?»…

Память как средство

В первом приближении, «политика памяти», характерная для тоталитарных режимов, может быть определена в терминах преимущественного использования исторической памяти как средства.

Такая ситуация поясняется тем, что, тоталитарное государство осуществляет в этом смысле своеобразное «насилие над духом» (в частности над историей), которое югославский мыслитель М. Джилас на примере послевоенного коммунистического режима описал так: «Истории, особенно истории данного – коммунистического – периода, по сути дела не написано. Замалчивание и фальсификация перешли в разряд невозбраняемых и привычных действий» (7).

В результате память все более стала выполнять в основном идеологическую функцию.

Национальные истории таких народов как украинский стали преломляться через призму «векового желания воссоединения с братским русским народом» – а отход от подобного догматизма расценивался в основном как «буржуазный национализм». Сама же «история СССР» (в тандеме с «историей КПСС» (редко покидавшей пределы пресловутого «Краткого курса…») рассматривалась преимущественно в фокусе развития революционно-освободительных движений.

В результате сформировалась более чем критическая ситуация: «Политическая традиция узурпирована, у народа похитили его духовное наследие. Этим монополисты держат себя так, словно вся предыдущая история только и готовилась, что к встрече с ними. Они и прошлое – все, что в нем было, – мерят своей меркой, одним аршином, поделив всех людей и все события на «прогрессивные» и «реакционные». По тому же принципу и памятники воздвигают. Пигмеев – возвеличивают, великанов (особенно современников) – рушат» (8).

Действительно, такие акты как периодические переименования улиц или демонтаж/возведение памятников показывают, что примат восприятия исторической памяти как политического инструмента не преодолено и до сих пор – и вряд ли будет преодолено в ближайшем будущем.

Более того, неожиданный и скорый крах тоталитарных режимов, державших «под каблуком» национально-патриотические движения, не только не способствовал качественному переосмыслению отношению к исторической памяти, но и породил новые проблемы, развивающиеся на почве восприятия исторической памяти как политического инструмента.

Так, всплеск национализма, последовавший за распадом «соцлагеря» и распадом Югославии и Советского Союза, заставил по-новому воспринять и использовать багаж национально-исторической памяти. Так, нации, заново обретшие государственность, в процессе политического возрождения национальной истории в поисках образцов собственной государственности преимущественно апеллировали к периодам национального «золотого века» - так появлялись многочисленные проекты «Великой Румынии» (включавшей не только этноисторически близкую Молдову, но некогда входившие в ее состав юго-западные регионы Украины), «Великой Сербии» или даже «Великой Молдовы».

Апелляции «национального (само)сознания» (возрождавшегося в посттоталитарных государствах) к максимально широким видениям «национальных границ» взаимно накладывались и переплетались. Такие взаимопереплетения стали одной из ключевых причин всплеска насилия, серьезным конфликтогенным фактором, приведшим к новой волне «национально-освободительных» войн, росту радикального национализма и этнополитического экстремизма.

В большинстве «постсоциалистических» стран, избежавших трагического опыта силового этнонационального противостояния, историческая память продолжает исполнять основную инструментальную функцию, являясь идеологическим оружием партийно-политической борьбы.

Это во многом объясняется тем, что «новые демократии» подошли к процессу «переосмысления истории» достаточно механически. Так, традиционные для большинства крупных ВУЗов кафедры «научного коммунизма» были полуавтоматически переименованы в кафедры «научного национализма» и т.п. (9)

Так, «новые левые» (коммунисты и социалисты) апеллируют к «социалистическому прошлому», предельно выпячивая высокий уровень стабильности и достаточно высоких социальных стандартов (доступа к медицинскому обслуживанию, образованию, государственному обеспечению культуры и науки и т.п.). В противовес, «новые правые» (политические силы патриотической направленности) апеллируют преимущественно к «темным страницам» социалистического прошлого – начиная с репрессий или Голодомора и заканчивая борьбой с диссидентами, «буржуазными националистами» и т.п.

В результате однобоко репрезентуемая и трактуемая «национальная память о тоталитаризме» до последнего остается весьма сомнительным идеолого-политическим средством и инструментом партийно-политической борьбы.

Память как цель

В отличие от инструментальных функций, которые преимущественно выполняет историческая память тоталитарных и посттоталитарных странах, ее функции в большинстве демократических стран несколько иная. Пройдя через непростой процесс национального покаяния – начиная с пресловутой «денацификации» в Германии или «коллаборационизма» во Франции и заканчивая «вьетнамским синдромом» в США (имеющих, к тому же, печальный опыт «маккартизма»), «историческая память» перешла к выполнению следующей социально-политической функции – функции (само)цели.

В рамках этого функционального перехода, в той же Италии, переосмыслившей эпоху фашизма (отказавшейся от архаичного и агрессивного патриотизма, воплощающегося в имперских атрибутах и риторике), возникает новое ощущение национальной принадлежности, основанным на республиканской Конституции и ценностях демократического прогресса (10).

Для сравнения, в той же Германии политическое отношение к памяти об относительно недавнем тоталитаризме можно описать формулой «помнить, чтобы не вспоминать». Эпоха фашизма, ставшая неотъемлемой частью новейшей национальной истории и в силу этого целым пластом «национальной памяти» окончательно превратилась в «первородный грех», требующий постоянного латентного, подспудного искупления. Так, постепенный, но окончательный (безвозвратный) «уход со сцены» непосредственных участников памятных событий (современников эпохи фашизма) постепенно «абстрагирует» историческую память, «отрывает» ее от конкретных участников исторических процессов.

В странах же бывшего «соцлагеря» (и прежде всего граждан бывшего СССР) для подобного перехода потребуется еще как минимум одно-два поколения.

Однако в Европе в целом переход от «памяти как средства» к «памяти как цели» рассматривается, преимущественно не как историческое завоевание и не как основополагающий элемент модернизации страны, а как кризис национальной идентичности (11), усугубляемый кризисом национальной памяти. Именно этим, пожалуй, и объясняется разгоревшийся вокруг проекта «Газеты как свидетели» конфликт, обрисованный нами в преамбуле.

Парадокс в том, что в современных демократических обществах, которые характеризуются активным участием широких масс в выработке коллективных ценностей, национальная историческая память – это динамичный, а следовательно, конфликтный и противоречивый комплекс социальных, местных и индивидуальных памятей. Идея статичного «прошлого» или сводится к тому банальному факту, что люди в школе учили одну и ту же историю, читали одни и те же исторические романы, смотерли одни и те же исторические фильмы. Порой же историческая память превращается в агрессивный и провинциальный национализм, в набор символов (национальная территория или «национальная идея»), порой лишенный не только противоречий, но и смыслового содержания.

Угроза возрождения радикального национализма, всплеск ксенофобии, шовинизма и расизма (причем в достаточно «благополучных» в социально-культурном отношении странах Запада) приводит к тому, что историческая память постепенно становится целью – появляется своеобразный «социальный заказ» на национальную историю. Он проявляется в намерениях сконструировать целостный, комплексный «образ прошлого», многоцветную «историческую картину» собственной «национальной памяти». В рамках этой картины позитивы репрезентуются как исключительно важное историческое наследство, своеобразный «исторический капитал» нынешних национальных успехов и достижений. Негативы, которых не лишена любая история (а особенно этнонациональная), выполняют двойную роль. С одной стороны, их помнят как своеобразные «уроки на будущее», извлеченные из собственной непростой истории. С другой стороны, «негативы прошлого», оттеняя несомненные позитивы, служат своеобразной меркой современных успехов – того, как далеко ушли современники на пути исторического прогресса.

Многие полагают, что перманентная дискуссия о нацистском прошлом, регулярно (с каждым новым поколением) обостряющаяся в германском общество, по-новому оценивающим ответственность предыдущих поколений, является проверкой «исторического здоровья» демократического общества. Подобный «социальный диагноз» ставится не только его современному состоянию, но также и в историческому – все более «правильному» прочтению нацизма, воспринимаемую как «абсолютный негатив», не допускающий хоть какого-либо иного относительного прочтения.

Вместе с тем, было бы предельным упрощением «привязывать» наблюдаемый феномен создания «демократической памяти» к числу очередных «триумфов демократии». Так, достаточно регулярное переосмысление «коллаборационистского прошлого» – результат «политической работы исторической памяти» – не мешает 10-15% французам отдавать свои электоральные предпочтения экстремистским политическим силам, откровенно тяготеющим к маршалу Петэну, а не к генералу де Голлю (12).

Память как ценность

Феномен «глобализации» и «постиндустриализма», охватывая практически все (пожалуй, без исключения!) сферы общественного и большинство сфер индивидуального бытия, не обошел своим влиянием и феномен исторической памяти (13).

С одной стороны, локальная историческая память становится все более серьезным измерением кросс-культурной коммуникации. Так, «бремя белого человека» (Р.Киплинг), в которое входила и «работа с памятью» (своеобразная историческая «промывка мозгов») постепенно минимизируется. Наличие множества локальных историй на фоне отхода от детерминизма «вестернизации» способствовало повышению ценности исторической памяти на всех «незападных» уровнях.

С другой стороны, постепенно упрощается «доступ к памяти», становящейся все более доступной. Триумф демократического плюрализма и рыночной экономики окончательно подрывает потенциал любой «монополии» на «историческую память». Возникает обратная ситуация – конкурентной борьбы – не столько за доступ к исторической памяти (характерный для тоталитарной эпохи «спецхранов»), сколько за навязывание вариантов ее трактования и репрезентации. На уровне киноиндустрии пока что лидирующие позиции удерживает Голливуд – что обратной стороной имеет примитивизацию ее репрезентации. Так, богатейшее наследие европейской истории выхолащивается в «исторические драмы» типа «300 спартанцев» или «Трои», где серьезные исторические события выполняют третьестепенную роль экзотического фона. Незаурядные исторические личности типа Спартака преподносятся через призму «борьбы за свободу» (причем в современном – более чем абстрактном – ее понимании).

Подобная ситуация – примитивизация социально-культурного контекста исторической памяти вступает в резонанс с процессом постепенно осознаваемой потери социокультурной идентичности, неотъемлемой составляющей которой выступает историческая память. В результате обостряется интерес к истории «малой родины», к предельно локальной истории, к которой привязывается как индивидуальная, так и коллективная память.

В контексте нынешней непростой ситуации историческая память постепенно приобретает особый смысл – смысл (само) ценности (14). Она все больше выступает в роли своеобразного культурного «якоря» или своеобразной «системы исторических координат», не позволяющих затеряться во все более размываемом глобализацией социокультурном пространстве.

«Память будущего» (вместо выводов)

В современном мире парадигма исторической памяти даже в одном из многих (политологическом) своих преломлении выступает в роли крайне сложного социокультурного феномена.

С одной стороны, историческая память продолжает оставаться политическим инструментом – средством политической борьбы, «исторической начинкой» партийно-политических идеологий и «историческим сырьем» для всё новых и новых историко-политических мифов и социально-политических идеологем.

С другой стороны, в контексте все большей «демократизации» социокультурного развития историческая память становится политической целью, своеобразным «социальным здоровьем» современных обществ «развитой демократии».

Кроме того, существует множество стереотипов, связанных с самим пониманием памяти как внутреннего видения прошлого. В основе их лежит подспудное глухое неприятие изменений в понимании прошлого, особенно если они происходят очень быстро, равно как и боязнь расстаться с устоявшимися мифами, утратить историческую идентичность и претензию на обладание социокультурной ценностью.

Вместе с тем, реалии «информационного общества» открывают особые, ни с чем не сравнимые возможности для манипуляции исторической памятью, ибо в условиях явного избытка информации (преимущественно ненужной, т.е. «информационного шума») становится все труднее «отделять зерна от плевел» – вычленять, что необходимо помнить, а что не будет большим грехом и забыть.

Таким образом, играя двуединую политическую роль – средства и цели – в своем политологическом понимании историческая память, становясь еще политической ценностью, наполняется онтологическим, гносеологическим и этическим смыслами.

ИСТОЧНИКИ

1. См. Багров Г.Г. Культурно-историческая память в контексте проблем времени: Дис... канд. филос. наук: 09.00.03 / Симферопольский гос. ун-т. — К., 1996.; Брагина Н.Г. Память в языке и культуре. — М.: Языки славянских культур, 2007. — 514с.; Мормуль О.Г. Феномен памяти в социокультурном пространстве-времени: Дис... канд. филос. наук: 09.00.04 / Таврический национальный ун-т им. В.И.Вернадского. — Симф., 2004. — 208л.

2. Бергсон А. Творческая эволюция ; Материя и память. — Минск : Харвест, 1999.; Розов М.А. Научное знание и механизмы социальной памяти: Науч. докл. на соискание ученой степени д-ра филос. наук / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. — М., 1990.

3. Спасенко Н.Н. Память как предмет трансцендентально- философского исследования: Дис... канд. филос. наук: 09.00.01 / Киевский ун-т им. Тараса Шевченко. — К., 1996.

4. Начало проекту положил номер печатного органа Берлинского горкома НСДАП «Der Angriff» («Атака») за 30 января 1933 г.; первую страницу украшает передовица основателя газеты Йозефа Геббельса под заголовком: «Гитлер – рейхсканцлер!». Номер «Der Angriff» вышел одной брошюрой с консервативной газетой «Deutsche Allgemeine Zeitung» и коммунистической «Der K?mpfer» («Боец»), косвенно обеспечивая идеологическую нейтральность репрезентации.

5. Так, для воспроизведения образцов нацистской пропаганды (текстов, свастики, фашистского приветствия) издателю «Zeitungszeugen» пришлось получать специальное разрешение.

6. Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа / Михаил Габович (ред.-сост.). – 2-е испр. и расшир. изд. – М. : Новое литературное обозрение, 2005..

7. Джилас М. Лицо тоталитаризма. – М., 1992. – С.289.

8. Джилас М. Лицо тоталитаризма. – М., 1992. – С.289-290.

9. Быстрицкий Е. Почему национализм не может быть наукой // Мировая экономика и международные отношения. – 1995. – № 3.

10. См. Карпи Г. Тысячи лиц итальянского тоталитаризма. Последние новости с родины фашизма // Неприкосновенный запас. – 2002. – №2(22).

11. См. Полтораков А.Ю. Цивилизационные проблемы западноевропейской интеграции и вопросы национально-государственной идентичности // Цивилизационная структура современного мира. Коллективная монография. / Под ред. ак. НАН Украины Ю. Пахомова и д.филос.н. Ю. Павленко – К.: Наукова думка, 2007. – Т.II.Макрохристианский мир в эпоху глобализации.

12. См. Шурек Ж.-Ш. Память и тоталитаризм: французские дебаты // Неприкосновенный запас. – 2002. – №2(22).

13. См. Стародубцева Л.В. Лики памяти. Культура эпохи "Пост" / Харьковская гос. академия культуры. — Х. : ХГАК, 1999.

14. Полтораков А.Ю. Западноевропейские ценности // Цивилизационная структура современного мира. Коллективная монография. / Под ред. ак. НАН Украины Ю. Пахомова и д.филос.н. Ю. Павленко – К.: Наукова думка, 2007. – Т.II.Макрохристианский мир в эпоху глобализации.

ПОЛТОРАКОВ Алексей,

к.полит.н.,

Дипломатическая академия Украины при МИД Украины,

кафедра глобальных и региональных систем

Коментувати



Читайте також

Це майданчик, де розміщуються матеріали, які стосуються самореалізації людини, проблематики Суспільного Договору, принципів співволодіння та співуправління, Конституанти та творенню Республіки.

Ми у соцмережах

Напишіть нам

Контакти



Фото

Copyright 2012 ПОЛІТИКА+ © Адміністрація сайту не несе відповідальності за зміст матеріалів, розміщених користувачами.