Страна пилотов

Денис Семенов. ZN. 23.08.2018

Прежде всего, необходимо произвести «зачистку» государства
В учебках военных летчиков практически нет строевой подготовки.

По очень простой причине: пилот в воздухе должен принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность. А регулярное хождение строем способность к принятию таких решений снижает — едва ли не до нуля.

Мне кажется, лучшей метафоры для описания Украины не найти. Мы — настоящая страна пилотов. И пусть до самостоятельного принятия решений нам еще далеко, но строем мы ходить не умеем и не хотим.

Но вот в чем парадокс. Большинство концепций будущего устройства Украины, уже заявленные политическими и интеллектуальными лидерами, основаны как раз на том, что вся страна, плотно сомкнув ряды, в едином порыве устремится к тому или иному светлому завтра. Обязательному для всех.

«Светлое завтра» при этом может быть самым разным: вхождение в Евросоюз, возврат к «русскому миру», национальное государство с доминированием «титульного этноса», технократическая утопия с государством в смартфоне или — вот уж не дай Бог — неразрывное единство государства и поместной церкви.

Неизменным остается только одно: приверженность и преданность одной, «единственно правильной» модели. Аргументация убийственна: без единства цели невозможна эффективная организация, а значит — и субъектность. И уж точно нечего будет предъявить миру как доказательство нашей нужности и ценности.

Рискну предположить обратное: «единого порыва» не получится — независимо от цели. И более того, движение к перечисленным моделям ничего не даст. Хотя бы потому, что мир нуждается, мягко говоря, в другом.

Невыносимая сложность бытия

На мировом «рынке будущего» спрос явно превышает предложение. Парадигм будущего, которые воплощались бы на практике, а не в фантазиях футурологов — всего четыре.

«Калифорнийская» парадигма проповедует стремительное развитие технологий, которые породят изобилие, заменят рыночный обмен дарением, частную собственность — совместным доступом и в конечном итоге — слияние человека с машиной в экстазе технологической сингулярности.

Китайская парадигма сосредоточена на построении «системы социального доверия» между всеми членами общества, которая предполагает взаимный контроль, поощрение «благонадежного» поведения и наказание «неблагонадежного» в режиме онлайн.

Третья парадигма — уже знакомая, привычная и даже успевшая надоесть глобализация неолиберального толка. Ее уже сложно назвать либеральной (все большая роль отводится государству). Она находится под шквалом критики. Тем не менее ее адептами остаются сильные глобальные игроки: американские демократы, брюссельские бюрократы, Эммануэль Макрон и Ангела Меркель.

Наконец, четвертая модель будущего густо замешана на былом величии, священных скрепах и прочем фундаментализме. Соавторы этой модели, по сути, предлагают замкнуться и переждать ужасы нестабильного мира не просто в рамках одной экономической модели, но в рамках одной национальной территории с неповторимой национальной спецификой. Дональд Трамп и Виктор Орбан, Тереза Мей и Владимир Путин, при всех различиях между собой, имеют общую фундаментальную черту: их предложение — стать «великими опять».

По сути, все конкурирующие на этом «рынке» модели будущего появились в ответ на вызов возрастающей сложности мира. Усложняется общественная структура, множатся идентичности, растет население, усиливается миграция, рушатся привычные институты, а главное — благодаря технологиям это становится известно всем и одновременно. Энергия власти переходит от крупных упорядоченных структур к неупорядоченным, «раздается» сотням тысяч мелких игроков. Лидеры — не только в государствах, но и в корпорациях, и в гражданском обществе — стремительно теряют доверие. Люди становятся все более автономными экономически и все менее управляемыми из единого центра. Появляются прототипы иной социальной организации — вроде исландской Конституции, написанной краудсорсингом, эстонского электронного гражданства, проектов корпоративных «плавучих» и «чартерных городов», которые создаются пулом инвесторов и живут под их юрисдикцией.

Перечисленные парадигмы, к сожалению, предлагают старый как мир способ упорядочения сложности: привести к общему знаменателю, обеспечить единство, дисциплину и контроль, затолкав сложность и множественность мира в рамки опять-таки «единственной правильной» (в каждом конкретном случае) модели. И тут уже абсолютно безразлично, кто будет играть роль Большого Брата: искусственный интеллект (который преподносится как независимый и незаангажированный арбитр); компартия Китая, присваивающая рейтинги благонадежности; гражданское общество, «знающее все» о стандартах демократии или какие-нибудь «носители духовных скреп нации».

Сорок с лишним лет назад Мишель Фуко сравнил современное общество с Паноптиконом — придуманной еще Бентамом идеальной тюрьмой. В этой тюрьме камеры хорошо просматриваются надзирателем, которого заключенные не видят. Сами же заключенные не имеют возможности общаться друг с другом. Зато прекрасно знают, что за ними наблюдают. И ведут себя так, будто находятся под наблюдением, даже если надзиратель не смотрит в их сторону.

Сегодняшний рынок будущего — фактически конкурс на лучший Паноптикон XXI века. И если бы мир, как целое, мог чего-то хотеть, он бы хотел альтернативного решения. Которое бы позволяло удержать человечество от распада на «атомы», не призывая в очередной раз дух Большого Брата.

И вот тут у Украины появляется шанс. Шанс на создание своей парадигмы будущего. Не конфликтующей с другими, но предлагающей альтернативу. Дающей возможность свободного развития разных экономических моделей и типов социальной организации — традиционных и знакомых, новых и непривычных.

Это кажется невозможным, пока мы смотрим на Украину с точки зрения внешнего наблюдателя. На наши слабые институты, коррумпированную власть, далеко не лучшие бизнес-практики и хрупкий «олигархический консенсус». Но взгляд изнутри, в собственное прошлое и настоящее, дает нам возможность понять: несколько «козырей в рукаве» у нас есть.

Почему мы не ходим строем

Один из таких «козырей» — нестандартная социальная «генетика». Наша современность зарождалась синхронно с большинством стран мира — в эпоху раннего модерна, в XVI–XVIII веках. В Европе в это время суверенная власть, опираясь на стремительно растущую бюрократию, упорядочивала, рационализировала и дисциплинировала все на свете — природные экосистемы, рынки, общество и человека. Проще говоря — строила будущий Паноптикон. В России суверенная власть консервировала сословную структуру и устанавливала жесткий контроль даже над привилегированными классами и блокировала появление индивида. Проще говоря — строила будущий ГУЛАГ.

Мы прожили ранний модерн в обстановке перманентной внешней угрозы, постоянных набегов и войн. Но дело даже не в этом. У нас «в активе» были свободные, практически неподконтрольные земли, куда можно было убежать от дисциплинирующего воздействия любой суверенной власти и вести там индивидуальное хозяйство. На свой страх и риск, конечно. Но без лишних регуляций и повинностей. У нас также было казаческое сословие — вооруженные и вполне самодостаточные люди, принадлежащие сами себе, которые служили кому хотели и только на своих условиях. Это было сословие с «открытым кодом» — теоретически в него мог вступить каждый.

То есть в течение практически трехсот лет у нас перед глазами постоянно был реальный выбор между суверенным и свободным типами социальной организации. Разумеется, свободный могли и хотели выбрать не все. Но сама возможность такого выбора отразилась на нашем общественном поведении и социальных порядках.

Мы научились быть самодостаточными в рамках своей семьи, громады, хутора. Мы научились полагаться на самих себя и на горизонтальные самоорганизующиеся структуры даже в таких «священных» для суверенной власти вопросах, как защита от военной угрозы. Не говоря уже о регулировании социальных отношений: в эпоху раннего модерна на территории Украины одновременно действовало около десятка систем обычного права (копное, карпатское, казацкое, волошское, магдебургское и другие), а в одном только Каменце-Подольском на 10 тысяч человек населения действовали три разных юрисдикции.

Даже после заселения Дикого Поля и ликвидации Запорожской Сечи возможность иной социальной организации продолжала жить в форме мифа, переместившись из физической реальности в символическую. Впоследствии на нее многое наложилось, но «ядро» вытравить из нашего сознания не удалось даже тогда, когда дисциплинирующий каток суверенной власти доехал до нас в образе сталинского Голодомора.

Древние греки различали «полис» — пространство, в котором разворачивается общественная жизнь, согласование и борьба интересов, и «ойкос» — домохозяйство, где протекает и воспроизводится жизнь простая и природная. Полис они считали объединением ойкосов ради достижения общего блага. Настоящая, «благая» жизнь была для них жизнью политической. Все государственные формы Нового времени — это, так или иначе, трансформация полиса, включая либеральную демократию, авторитаризм и нацизм.

Мы пошли по другому пути. Полисы у нас были, но мы предпочли трансформировать ойкосы. Включили в них не только семью, но и ближайших родственников, побратимов, бизнес-партнеров и покровителей. Добавили сакральную связь с землей, тени забытых предков и свои представления о социальном идеале — «садок вишневий коло хати» или его современный городской аналог.

В итоге у каждого получился свой, достаточно гармоничный и непротиворечивый мир, микрокосм, сингулярная модель Украины, который мы всячески поддерживаем, подпитываем и охраняем от посягательств. Сформулированная Лесем Подервянским украинская национальная идея (в переводе на литературный — «Отстаньте от нас!») — как раз о неприкосновенности, самодостаточности и исключительной значимости личного, персонального и частного. Наш ойкос имеет прямой выход в большой мир (по-гречески — «космос»), он не нуждается в посредничестве какого бы то ни было полиса.

Личная стратегия жизни для нас по-прежнему важнее групповой — независимо от размера группы. Нам не нужна команда сверху, чтобы адаптироваться и даже преуспевать. Нам не сильно нужны для этого институты и структуры, а уж тем более те, которые предписывают нам, что делать и как. Наверное, поэтому так много украинцев, которые достигли профессиональных высот за границей и так мало успехов у государства и страны как целого. Наверное, потому у нас так легко и непринужденно получаются топовые айтишники — создатели виртуальных миров. И уж точно поэтому украинец из последних сил воюет с государством за упрощенную систему налогообложения. Тут на первом месте даже не экономический расчет (хотя и он присутствует), а стремление к самодостаточности и самопринадлежности.

Если внешняя среда начинает слишком настойчиво вторгаться в пространство ойкоса и мешает реализации личной стратегии, украинец эмигрирует — постоянно или временно. Ойкос можно взять с собой куда угодно и по прибытии развернуть его в маленькую копию Украины — хоть в Альберте, хоть в Мичигане, хоть в Аргентине.

Наличие персональных ойкосов дает нам возможность вступать во взаимодействие с другими, не растворяясь при этом в групповых идентичностях. Нас достаточно просто разделить обычным информационным мемом или фейком в «Фейсбуке». Но нас очень сложно подвести под один знаменатель. Очень сложно сделать «нацией», «массой» и «классом».

Между нашими ойкосами достаточно свободного пространства, чтобы образовывать сообщества в любых мыслимых и немыслимых комбинациях, при этом оставляя каждый из микрокосмов в неприкосновенности. Мы способны практически из ничего создавать социальные порядки, которые не требуют институтов, выборных должностей, иерархий, вертикалей и «демократического централизма». Наш Майдан был именно таким: каждый стоял за свое, но все вместе — за что-то общее. У всех было чувство локтя, но никто не растворялся в общей массе. Именно так у нас создавались добровольческие батальоны и волонтерское движение.

У нас не получаются партии. У нас люди практически не финансируют «институты гражданского общества» (большинство из них живет на западные гранты), но могут без лишних разговоров скинуться на беспилотник, карематы и «фарбу». Я уже не говорю о таком спонтанном порядке общенационального масштаба, как «скинь на карточку Привата». Который помогал и продолжает помогать украинцам выживать практически в любых условиях.

Вот поэтому у нас не приживется ни диктатура, ни гегемония какой-то организованной группы. Как только украинец почувствует угрозу для своего персонального мира, он тут же создает горизонтальное пространство свободного взаимодействия — спонтанно и чаще всего неосознанно.

Мы очень восприимчивы к новому. Для нас не проблема попробовать и решить, вписывается ли это новое в нашу личную стратегию жизни, и если нет — то как его вписать. Любопытно наблюдать, например, как проникают к нам из «калифорнийской» парадигмы платформенные бизнес-модели и «экономика совместного доступа». Модная служба такси, которая нигде в мире не позволяет водителям брать наличные, в Украине — после непродолжительной борьбы — согласилась с тем, что местные социальные порядки все-таки сильнее. А платформа, предназначенная для того, чтобы люди искали попутчиков, все больше превращается в доску объявлений для мелких, но «спритних» украинских перевозчиков.

У нас очень давний опыт жизни в условиях национального, религиозного, языкового и вообще культурного многообразия. Евреи и иезуиты, протестанты и армяне, немецкие и сербские переселенцы — все они не просто проходили мимо, а пускали корни и приживались. Не всегда этот опыт сожительства был позитивным и, к сожалению, не всегда бескровным. Но он взрастил у большинства из нас здоровый скепсис в отношении идеи «титульной нации» и других форм национальной, как и любой другой, исключительности.

Список наших отличий можно было бы продолжать. Но даже сказанного достаточно, чтобы понять: создание своей парадигмы будущего — не фантастический и романтический, а предельно прагматичный для Украины сценарий. Встроиться в любую из уже существующих парадигм — путь возможный, но бесперспективный. Мы слишком разные для того, чтобы «присягнуть» какой-нибудь одной модели. У нас не построишь Паноптикон. Нас не затолкаешь всех в один коридор к «светлому будущему». Мы вынуждены будем ломать себя через колено, делать крупные и мелкие ошибки и в результате все равно не выйдем на уровень тех, кто уже живет в рамках своей парадигмы.

Мы можем другое. Можем на самом деле стать Страной пилотов. Не в том смысле, что не станем ходить строем — тут нам нет равных уже сегодня. А страной, в которой возможна реализация любых пилотных проектов, сосуществование разных экономических моделей и типов социальной организации. Страной, которая сможет собрать и «слабые», и «сильные» сигналы. В которой найдется место и для платформ на блокчейне, и для поведенческой экономики, и для даосского «недеяния», и для «плавучих городов», и для электронного гражданства, и для зон свободного предпринимательства. Страной, в которой любое новое, иное и разное способно появиться, прижиться, пустить корни и развиваться, чтобы потом распространяться по всему миру. В которой личные жизненные стратегии не воюют и не уничтожают друг друга, а их приверженцы могут свободно жить и действовать, не кушая друг друга на завтрак.

Такой образ будущего способен дать нам стратегический ориентир и обеспечить перспективу для страны. Не только потому, что он соответствует нашей ментальности. Но и потому, что он будет востребован в ищущем альтернатив и параллельных решений мире. Однако, путь к этому будущему сегодня усеян ямами, ухабами и барьерами — большинство из которых мы сами же и возвели.

Бочка дегтя

Наши слабости — зачастую продолжение наших преимуществ. Зацикленность на ойкосах и личных стратегиях блокирует нашу способность к коллективному действию. Мы не готовы разомкнуть свои маленькие миры и «пристыковаться» к другим таким же, чтобы что-то делать вместе и постоянно. Бог с ними, с партиями, — у нас не получаются даже профсоюзы и кооперативы. Сподвигнуть к действию в национальном масштабе нас может либо эмиграция, либо сакральная жертва, либо явная внешняя угроза. Мы легко объединяемся на основе сильной эмоции, но практически никогда — на основе рациональных мотивов. Поэтому творимые нами спонтанные порядки напоминают короткоживущие изотопы: они не превращаются в институты и правила и распадаются почти сразу же после исчезновения внешнего раздражителя, оставляя лишь послевкусие — то ли сладкое, то ли наоборот.

Нам не хватает доверия. Вступая во взаимодействие, мы, что называется, «подозреваем кидок» по умолчанию. Нам сложно договариваться и выполнять договоренности. В Украине, как говорил один прибалтийский бизнесмен, «любой договор считается успешным, если хотя бы одна сторона выполнила его хотя бы наполовину». Европе в свое время удалось построить структуры, которые защищали и гарантировали договоренности — в основном структуры государственные. У нас государство всегда было если не чужим, то уж точно чуждым.

Наше традиционное безразличие к государству в итоге сделало его неотесанным гопником — вредным, грубым, а зачастую и опасным. Причем самое печальное в том, что гопник этот способен лишь на то, чтобы сшибать карманные деньги у ребят из своего двора — вступать в бой с парнями из соседней подворотни ему не хватает духу и умения. Наше государство может попасть в Книгу рекордов Гиннесса в номинации «личная монетизация власти». Может войти (и наверняка войдет) в вузовские учебники по схемам изъятия и отмыва бюджетных денег. Но оно жутко некомпетентно в выполнении своих первоочередных функций — в обороне границ, в борьбе за внешние рынки, в обеспечении верховенства права и защите собственности, а сегодня — и жизни людей.

Последняя из инсталлированных у нас моделей государственного управления — советская, уходящая корнями в Московское царство. Это модель, в которой человек изначально виновен перед властью самим фактом своего существования. Государство на него право имеет, а он должен просить на все разрешение. Чиновник может поступать по собственному произволу, не выходя даже за рамки закона. Сегодня мы пытаемся инсталлировать европейскую модель — в которой регуляций еще больше, но произвол чиновника ограничен жесткими инструкциями. Но ставим-то мы ее поверх советской, не приведя систему управления хоть к какому-нибудь рациональному порядку и в соответствие с требованиями здравого смысла. Эта гремучая смесь способна подавить любую частную инициативу. Поэтому не стоит удивляться масштабам эмиграции.

Мы не умеем ставить себе большие задачи, по-настоящему большие. В прошлом их ставила нам метрополия — откуда получился и «Южмаш», и ДнепроГЭС, и карпатские железные дороги, и Антоновские самолеты. С исчезновением метрополии исчезли и большие задачи с амбициозными проектами. Мы предпочли долго и мечтательно искать национальную идею, которая всех объединит, — вместо того, чтобы создавать пусть точечные, но масштабные проекты. Сегодняшняя глобальная конкуренция — это конкуренция инновационных программ. С бешеной интеллектуальной емкостью и совместной работой сотен тысяч, если не миллионов людей. Нам коллективное действие не дается — ни в политике, ни (что грустнее) в экономике. Поэтому весь масштаб уходит в раздувание персональных ойкосов политического класса. Экстремальные сценарии — вроде Януковича, который пытался запихнуть в семейный ойкос всю страну целиком — мы еще пресекаем. Но все, что ниже экстремального порога, все эти «темы и схемы», — не просто остается, а цветет буйным цветом. Закрывая для нас ниши в глобальной экономической системе — одну за другой.

Наконец, нам не хватает осознанности. Привычка «думать сердцем» и достигать результатов преимущественно в эмоционально-волевой сфере блокирует нашу рациональность. Поэтому и заимствуем мы зачастую далеко не лучшее. Поэтому большинство из нас — патерналисты. Даже среди тех, кто декларирует приверженность европейским ценностям. Патернализм ведь — не карма, это всего лишь следствие отказа от осознания своих действий, привычка полагаться на чужое мнение и делегировать кому-то свою способность влиять на события. С этой точки зрения уповать на инсталляцию европейской модели — точно такой же патернализм, как участие в молебне за снижение стоимости проезда в городском транспорте. Нужна ли интеграция с ЕС и НАТО — с военной, экономической, дипломатической точек зрения? Конечно же, нужна. А сегодня — просто необходима, ибо это единственный способ расстаться с «русским миром». Но глупо было бы воспринимать слияние с Европой как панацею от всех наших проблем. Тем более что полное слияние все равно вряд ли состоится.

Мы отвыкли коллективно думать, но привыкли ждать. Ждать того, кто придет и сделает все вместо нас. Когда открывается окно возможностей, мы глядим через него в бинокль то на Штаты, то на Польшу, то на Сингапур с Южной Кореей, — пытаясь выполнить привычную уже операцию «скопировать — вставить». Вместо того чтобы посмотреть под ноги и понять, в чем наша сильная сторона, а в чем — слабость, что мы можем взять у мира, а что можем предложить ему. С легкой руки Кобзаря мы ждали «Вашингтона з новим і праведним законом». Теперь ждем условного «Макрона» с чем-нибудь «новим і праведним» за пазухой. Не дождемся. Все придется делать самим.

Всем выйти из ойкоса

Что именно делать? Прежде всего, произвести «зачистку» государства. Без государства сегодня — когда нам угрожает достаточно организованный и уж точно агрессивный и мощный враг — нам не обойтись. Но в нынешнем виде государство не сможет обеспечить нам ни защиту, ни динамику. «Чистить» государство надо как с кадровой точки зрения, так и по процедурам и процессам. Убирая лишнее и усиливая важное. Государство сегодня формально берет на себя ответственность за все — аккумулируя под эту ответственность ресурсы, но не выполняя обязательств. Его нужно сосредоточить на самых важных стратегических направлениях — в первую очередь на обороне, защите жизни и собственности, на дипломатии… В общем, там, где навести порядок нужнее и быстрее всего.

Удержать «внешний периметр» (не только против военной агрессии с Востока, но и против экономического давления откуда угодно) невыразимо важно. Потому что страна будущего не сможет вырасти, если ее задушат в колыбели. Но столь же важно удержать «внутренний периметр». От метастазов рейдерства и рэкета. От пробуждающегося деспотизма местных князьков. От вопиющего непрофессионализма подавляющего большинства государственных управленцев. Наконец, от бессистемного законотворчества депутатов, которое со стороны напоминает то ли взбесившийся ксерокс, то ли горшочек изобилия из старой сказки. Ведь в колыбели можно задохнуться и без посторонней помощи.

Конечно, сказать проще, чем сделать. Решение этой задачи потребует лидеров не просто нового поколения, а нового качества. Тех, кто способен прийти под конкретную задачу и уйти, выполнив ее. Не мечтая о «билете в один конец» и втором сроке. Не выстраивая модели и схемы персонального обогащения. Не ожидая от своей свиты вопроса «продлевать будете?..» В свое время мы так выбирали гетманов — на один поход, с четкими целями и немедленным отзывом в случае чего.

Зажав систему в «кулаке» и выжимая из нее накопленное годами лишнее, необходимо дать зеленый свет частной инициативе. Создать систему, в которой государство гарантирует неприкосновенность частного, а частное — не посягает на общее. Снизить давление на человека и его инициативу — ибо только в область низкого давления, подчиняясь законам физики, могут хлынуть инвестиции, проекты и инициативные люди — такие же «пилоты», как и мы.

Ну, и наконец — не после, а одновременно — мы должны научиться выбираться из своих ойкосов, взаимодействовать между собой и со всем этим безумным миром, открываясь ему все больше. Строить горизонтальные структуры доверия и совместного действия. Учиться партнерству в рамках различных консорциумов и кластеров — которые будут включать в себя частное, государственное, общественное, иностранное, какое угодно. Наконец-то начать думать большими задачами и амбициозными проектами. Да и просто начать думать — вместо того чтобы ждать инсталляции очередной системы, которую занесет к нам шальной ветер Истории.

Важнее всего для нас сегодня — понять, что для настоящего пилота неумение ходить строем — не главное. Это, скорее, побочный эффект, необходимый для выполнения ключевой функции. Главное же в том, что пилот должен летать. Так, чтобы это видели. Так, чтобы этим восхищались. Так, чтобы с достоинством выходить из пике и воздушных ям. Чтобы можно было сказать всем, кто в эфире, кто способен нас слышать: «Освободите небо! Мы — взлетаем!»